Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

Тихо горели свечи. Потрескивали поленья в камине. Чиньо смотрел на дрожащий язычок пламени сквозь рубиново-красное вино в высоком тонком бокале. Разгонов загрустил. Говорить больше ни о чем не хотелось. Он поднялся и картинно откланялся.

— Спасибо вам за все разъяснения, мой пожилой друг!

— Зря иронизируете, я вдвое старше вас.

— А вы меня не удивили, — бросил Разгонов небрежно, — старик Базотти тоже до самого маразма выглядел огурцом.

Почему-то его все сильнее раздражала эта театральная обстановка и этот самоуверенный человек.

10

В беседе со Стивом Чиньо там, в Неаполе промелькнул туманный намек на довольно высокую вероятность нового шанса в самом ближайшем будущем. То есть где-то опять должна была сгуститься точка сингулярности, и, хотел этого Разгонов или нет, а он туда попадет и будет читать с таинственной дискеты всякую чумную информацию, за которую не то что убить могут, — за которую целые звездные системы пускают козлу под хвост. Он не хотел этой информации, но, видно, информация хотела его. Так уж вышло.

Ощущение тревоги росло не по дням, а по часам. Однако что ему советовал все тот же мудрый Чиньо ещё тогда, при первом знакомстве в Гамбурге? Если судьба загоняет в угол, надо не бегать от нее, а противостоять активно. Ну, что же? Самое активное — это сделать нечто недозволенное, например взять и полететь в Россию. Вопрос — куда. В Москву с Белкой и Рюшиком? Нет, не годится, жену и ребенка жаль, они тут ни при чем… О, придумал! Он полетит один и опять в Сибирь, к Булкину, а уж там они вместе посмотрят, как дальше жить. Разгонов вложит огромные деньги в раскрутку нового эстрадного имени, станет натуральным импресарио для старого друга — то-то обалдеют все эти птицы и деревья во главе с мрачным Грейвом, залегшим на самое дно!

Был конец апреля, Булкин ещё не уехал на традиционную майскую тусовку фантастов в Питер, и Михаил должен был застать его дома. Но дома оказалась лишь Зина.

— Мишка? Как приятно! А ты ещё не знаешь? Юрик уже три месяца живет в Киеве. Скоро поедет в Питер, наверно, через Москву — вот и повидаетесь.

— А что он там делает, в Киеве? — осторожно спросил Разгонов.

— Как, ты и этого не знаешь?! Ну, совсем вы там в своей Москве забурели! Его же Лешка Кречет раскручивает на тамошнем телевидении, уже два диска вышло, группу ему классную подобрали, скоро куда-то в Европу на гастроли поедут…

Она ещё продолжала рассказывать, а Разгонов уже не слышал.

«Вот черт! Тополя, как всегда, „гэбуха обскакала“, а меня эти, орнитологи из тайного общества всемирного контроля! Все надо делать вовремя. Особенно — добрые дела. Грустно», — подумал он.

И только отключился от Томска, как запел телефонный вызов.

— Мишук, — прошелестело в трубке, — это твоя Танюшка. Я страшно, безумно, чудовищно соскучилась без тебя!..

— А ты где?

— Я встречу тебя в аэропорту Сан-Франциско, в главном, только вылетай прямо сегодня…

— Ты с ума сошла!

В этом была вся Верба — придумать какой-нибудь бред и настаивать на нем со всей страстью. Но он уже хотел увидеться с ней, он жаждал, он уже ощущал на себе её руки и губы.

Детали обговорили быстро. А Белке он зачем-то наврал (понятно зачем — так романтичнее!):

— Бельчонок, я срочно вылетаю к Булкину в Киев. Он теперь в Киеве живет.

— Ох, и нажретесь вы там втроем с Кречетом! — грустно вздохнула Ольга.

Собственно эпилог

Я оглянулся назад и понял, что купаться действительно не получится. Негде было купаться. Были там волны Индийского или Тихого океана, теперь уже не имело значения. Потому что море исчезло совсем. Песок под моими ногами плавно переходил в каменистое крошево, за которым начинались островки жухлой травы, а ещё дальше — асфальт, и над ним лениво клубился желтовато-белесый туман, он постепенно рассеивался, и на заднем плане проступали очертания улиц и домов — нормальная московская новостройка. Я и раньше-то путал подобные пейзажи, а теперь, после трехлетнего отсутствия в родном городе, не узнал бы, даже если б очень старался. Но Верба вдруг сказала:

— Это Чертаново.

— А-а-а, — протянул я, словно понял нечто важное, потом вдруг вспомнил, что именно в Чертанове раньше жил Редькин, собственно, мы туда к нему и ездили, но было дело ночью, в спешке и все на нервах. Разве узнаешь теперь эти обычные бело-голубые панельные дома. Тем более, когда с ними почему-то соседствуют странные здания сталинской постройки и совсем не московского вида.

Я скосил взгляд чуть вправо и сквозь редеющую дымку разглядел набережную широкой реки, вдоль которой гуляли не обращавшие на нас внимания люди, а по ту сторону водяной ряби стоял какой-то знакомый с детства памятник. Ба, да это же Афанасий Никитин! Тверь. Волга. Наконец, слева прочертился Берлин в виде любимой Кедром станции Цоо со всеми небоскребами и огрызком храма Кайзера Вильгельма. И это уже не удивляло, а только добавляло в картину элемент законченности. Нет, я не прав, элементом законченности стал на самом деле Андреевский спуск и дом президента Кучмы ещё левее Берлина и Чертанова.

Стрелять в подобной ситуации казалось не менее глупо, чем идти купаться в Волгу в апреле месяце. Впрочем, кто мне сказал, что у них там апрель? Точка сингулярности, понимаешь, — понятие не только пространственное, но и временное!

Я стыдливо спрятал пистолет и заметил, как Верба делает то же самое, потому что к нам уже шли.

Из Берлина — Белка вместе с Андрюшкой и котом Степаном.

Из Киева — Лешка Кречет с Юркой Булкиным.

Из Москвы — все безумное семейство Редькиных, включая собаку далматина. И следом спешили два совершенно незнакомых мне парня, но с удивительно располагающей к себе внешностью. Одного из них явно и очень хорошо знала Марина Редькина, я даже посмел предположить, что это её новый муж.

Из Твери в нашу сторону двигалась ещё более славная компания: Тимофей Редькин, Майкл Вербицкий и Паша Гольдштейн — все с бутылками пива в руках.

Наконец, из Колорадского Центра (я его как-то сразу не разглядел — секретный все-таки объект, вот и замаскировался) — едва ли не в обнимку прибыли Тимоти Спрингер и Грейв. И какая была теперь разница, кто из них кого завербовал? Ясно же было, что здесь и сейчас даже враги будут делать одно общее дело.

Последним на этом празднике жизни появился, как всегда, гуру Свами Шактивенанда. Он прилетел (зараза!) в голубом вертолете, и все, конечно, сразу поняли намек: сейчас будут бесплатно показывать кино. Кого он собирался поздравлять с днем рождения, осталось не до конца ясным, но ящик с эскимо на песок выставлен был. Я не стал считать, но ни минуты не сомневался, что их там ровно пятьсот.

Андрюшка был просто на седьмом небе от счастья, однако Шактивенанда решил до кучи порадовать и взрослых своими инсценировками. Выпустив на волю из вертолетного чрева, как всегда, с иголочки одетого Чиньо и жеваного Тополя в кожаных штанах и мятой курточке — Леня был у них за пилота, — Шактивенанда извлек из футляра красивую и, похоже, дорогую гитару.

— Я обещал? — задал он риторический вопрос. — Так вот, Михаил, слушайте.

И он исполнил одну из лучших и самых знаменитых песен Леннона и Маккартни — «Girl». Исполнил почему-то по-русски, только рефрен пел по-английски, — негоже в названии и припеве число слогов умножать — но прозвучало это очень здорово и к месту.

— Перевод с английского Юрия Булкина! — объявил Анжей.

И Юрка профессионально поклонился публике, он уже с третьей строчки подыгрывал Шактивенанде на своей гитаре и подпевал.

— А почему именно «Girl»? — спросил я.

— А потому что нет на свете ничего важнее любви, — ответил гуру до смешного просто. Но с необычайной серьезностью.

И все замолчали. Словно оценивая глубину его мудрости.

В наступившей тишине взоры собравшихся обратились к Вербе, и нетерпеливый Тимоти Спрингер с чисто научным жадным любопытством поинтересовался:

— Ну, что там, когда наконец будет готово?

Прозвучало смешно. Как будто изголодавшийся за день рыбак спрашивает о готовности вкуснейшей ухи, висящей над костром в котелке и распространяющей вокруг умопомрачительные запахи.

— Скоро! — буркнула Верба, погруженная в себя, и продолжила сосредоточенное шелестение клавишами.

А Грейв тихо-тихо стоял у неё за спиной и трогательно вытягивал шею, желая разглядеть хоть что-нибудь. Но жидкокристаллический дисплей под таким углом отчаянно отсвечивал, и потому не видел этот кровопийца, похоже, ни черта.

— Постойте! — воскликнул заводной и общительный Паша Гольдшетйн. — Мы же далеко не все знакомы между собой. Это не порядок!

— И то верно! — согласился я.